золотистого мёда струя из бутылки текла
так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.

всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
сторожа и собаки, — идёшь, никого не заметишь.
как тяжёлые бочки, спокойные катятся дни.
далеко в шалаше голоса — не поймёшь, не ответишь.

после чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
как ресницы, на окнах опущены тёмные шторы.
мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
где воздушным стеклом обливаются сонные горы.

я сказал: виноград, как старинная битва, живёт,
где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
в каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
золотых десятин благородные, ржавые грядки.

ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, —
не Елена — другая, — как долго она вышивала?

золотое руно, где же ты, золотое руно?
всю дорогу шумели морские тяжёлые волны,
и, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

о. мандельштам, 1917