в левой руке икеевская бездонная чашка с кофе, в ушах нью-йоркский филармонический оркестр выдает рулады Гершвина: вот уже пятнадцать минут сижу в окружении книжек с жуткими названиями вроде "синэстезия: метаморфозы художественной образности", абсолютно бездумно смотрю в документ с недописанной статьей и чувствую себя при этом жуткой интеллектуалкой.
(нет бы действительно уже хоть что-нибудь написать! гореть тебе, Маша, в особом котле за твое самолюбование)
- ... помню, когда я сообщила матушке, что мальчик позвал меня на концерт, она прыгала по квартире и кричала: "ура! у Машки будет свидание!". Кажется, она была счастлива больше, чем я, - делюсь с Володенькой воспоминаниями об отрочестве и первых робких кавалерах.
- Когда я своей маме сказал то же самое, она не шибко обрадовалась, - мрачно сообщает Володенька.
можно лежать на мосту и смотреть, как течет вода. или бегать, или бродить по болоту в красных сапожках, или же свернуться клубочком и слушать, как дождь стучит по крыше. быть счастливой очень легко.
туве янссон "в конце ноября"
была середина сентября, мне было невыносимо тоскливо и Однокурсник позвал нас с Володенькой к себе на дачу. просто так позвал: обычно-то он зовет на какие-то грандиозные вечеринки вроде открытия дачного сезона, своего девятнадцатилетия, закрытия дачного сезона или еще что-то в этом духе, а тогда позвал просто так. и вообще, на самом деле, я про эту поездку уже писала, а сейчас вспомнила потому что наконец-то проявила пленку.
пленка порвалась и почти вся засветилась, а дача сохранилась - мне кажется, это что-нибудь да значит. (да, фотоаппарат у меня был с дефектом - очень хипстерским пятном в верхнем углу)
Матушка все еще в Москве, отец все еще тоскует в Самаре. Сегодня звонит матушке и жалуется, что кот его скоро съест. А кот ложится на её место на кровати, а как только ему что-то не нравится - кидается и убегает.
- Он мне сегодня две руки поцарапал, - трагически сообщает отец, - возвращайся уже, а?
— Сколько Вам лет? Тридцать пять? — безжизненно бубню я вопрос из рабочей тетради и глупо смотрю на строку для ответа, потом на Варечку - с мольбой о помощи. — И какой возраст тут назвать?
— Ну, сколько тебе лет? — терпеливо отвечает Варечка.
— Мне девятнадцать. Но меня бы никогда не спросили не тридцать пять ли мне. Обычно я слышу: "деточка, тебе сколько? двенадцать?".
— Давай представим, что ты ну очень официально и солидно выглядела!
— Хорошо, — радостно соглашаюсь я, ни разу в жизни не выглядевшая солидно и с воодушевлением отвечаю по-немецки— Нет, мне девяносто!
наступила весна. такая весна, когда было непонятно, кто больше врет: календарь или окно. мальчик каждое утро выкладывал на балкон камни-голыши и забирал их после завтрака. пока что камни были холодными, как лед. «наверное, весна – как Мама. долго не может решить, что надеть – и всегда надевает одно и то же». – тебе идет зеленое в цветочек, – на всякий случай шептал он.
Дорогие филологи, желающие помочь благому делу! (знаю, их есть такие здесь) Я провожу небольшое исследование для одной статьи. Если вы примете участие в опросе, я пошлю плюсик в карму каждому. Заранее всем большое спасибо!
так уж исторически сложилось, что в нашей семье не принято говорить о своих нежных чувствах друг к другу. мы с отцом совершенно несостоятельны и неуклюжи в выражении ласки и любви.
так уж получилось, что моя матушка уже две недели как живет в Москве, а отец сидит в Самаре с котом и подыхает от тоски и одиночества, и никогда, никогда он не признается, что ему без нее там жутко плохо, потому что ему кажется, что это унизительно, что он будет выглядеть ужасно глупо, жалко и совсем не по-мужски. лучше он будет звонить и с трагической скорбью вопрошать сколько нужно готовить вареники, и какие супы кроме грибного можно варить в пост.
- чем занимаешься? - спрашивает тоскливым голосом. - да лежу, бездельничаю, - деланно жизнерадостно отвечает матушка. - ну, может это... хватит тебе там искать работу? возвращайся уже домой. - а что? соскучился? - да вот... кот скучает!
ну что за семья, что за семья, скажите мне, пожалуйста.
Ташенька заразила меня такой прекрасной вещью, как весенний книгообмен!
Разыскиваются шесть волшебников, готовые подарить немножко весны и всего одну книжку, а взамен получить целых тридцать шесть книжек (или около того) и много-много радости.
Всех желающих жду в комментариях или сообщениях, мур.
в Москве плюс семь и светит солнце, мое пальто цвета спелого апельсина, очки сбежали из шестидесятых, у мамы пальто цвета фиалки, садовое кольцо шумит, сердце стучит где-то в ушах, трогательные хризантемы в коричневой бумаге вянут в вазе на столе, песни о любви внезапно обретают смысл, Володенька зовет меня "фрау Абрау-Дюрсо", я хихикаю, Егоров робко скребется в ладонь и впервые берет меня за руку, я прячу довольную улыбку, слушаю Бетховена в "доме музыки", кручу кудри на плойку, ах, когда же дышать, матушка, тесно в груди, как же дышать?
- ... но утром кофе варить чрезвычайно лень: это же нужно встать раньше, дойти до кухни, несколько минут методично смотреть на турку, - смеюсь я, думая только о том, как бы незаметней положить руку Егорову на плечо.
на следующий день он дарит мне кофеварку.
и я не могу ничего сказать, не могу открыть коробку, ужасно хочется громко плакать и громко же хохотать, хочется кричать "да ты сумасшедший!", хочется провалиться уже под землю в конце-то концов, а получается только истерически хихикнуть, пролепетать "спасибоспасибоспасибо" и неуклюже обнять.
матушка пытается переехать в Москву, на каждом углу продаются тюльпаны, а на здании по дороге к университету все еще висят новогодние гирлянды, совсем не пишу курсовую, в МАММе отчего-то очень хорошо, стрелки на глазах все длинней, земли под ногами уже нет совсем.
Господи, в каком же я ужасе. Господи, я, кажется, счастлива.
есть красивые фотографии или сцены в кино, когда она в пальто, берете и со стрелками выходит из поезда, а он ждет ее на перроне с букетом белых хризантем.
или, например, когда вагон метро кидает из стороны в сторону (ох, любимая сцена всяких кино про подростков): и вот, в какой-то момент она оказывается прижата носом к рукаву его пальто, пальцы судорожно цепляются за чемодан, а сверху их накрывает большая, теплая и шершавая рука.
на отвороте его пальто смешной значок университета, солнце бьет прямо в глаза, хризантемы напоминают мне почему-то взъерошенные лебединые перышки и пахнут апрелем, я такая феечка, что самой тошно.
сидя в Самаре пропускаю невероятно интересный семинар по Одоевскому и образам композиторов в его творчестве и, немножечко, творчестве Гофмана. тем временем, годы идут, на дворе уже двадцать первый век, а ситуация с Бахом на занятиях специальностью ничуть не изменилась с века восемнадцатого - ностальгично улыбаюсь и смеюсь:
«Я уверен, милостивые государи, что многие из вас слыхали - хоть имя Себастияна Баха; даже, может быть, некоторым из вас приносил ваш фортепьянный учитель какую-нибудь сарабанду или жигу, или что-нибудь с таким же варварским названием, доказывал вам, что эта музыка будет очень полезна для выправления ваших пальцев, - и вы играли, играли, проклинали учителя и сочинителя и, верно, спрашивали у самих себя: что за охота была этому немецкому органисту прибирать трудности к трудностям и с насмешкой бросить их в толпу своих потомков, как лук одиссеев?»
во вторник мне на голову падает сугроб - очень нелепо, мокро и неприятно; в ночь на среду мы с Сашей пьем шампанское и дописываем его диплом, в четверг я покупаю какую-то абсолютно сумасшедшую ткань для совершенно безумной юбки; в пятницу сплю до трех часов дня, а потом запираюсь на кухне с сотней журналов "бурда моден" прошлого века. всю неделю с переменным успехом игнорирую бывших одноклассников, неторопливо почитываю Саган и перечитываю то Гомера, то Тартт, чтобы уже определиться с "направлением анализа" в курсовой, думаю о том, что было бы неплохо купить сигарет (ни разу в жизни не держала в руках сигарет) и периодически очень тоскливо смотрю на экран телефона - как будто приятное сообщение сможет вернуть мне под ноги почву и привести в порядок мироощущение.
вечером готовлю цветаевский пирог с яблоками: успеваю выпить три бокала вина, фоном включен канал "дисней" со сто одним далматинцем, а на руках не осталось ни одного живого пальца - мне кажется, это сцена в полной мере характеризует степень моей эмоциональной зрелости.
отец про работу в эстрадно-симфоническом оркестре:
- к нам, кстати, снова приезжает этот вот певец, забыл как его... ну, я в прошлый раз с ним играл, очень мне понравилось: десять песен сидишь - одну играешь, тромбонисты тогда очень недовольны были. чего это, говорят, туба три ноты сыграла, а денег заплатили как всем? а это потому что, говорю, инструмент нужно грамотно с детства выбрать!
иногда друзья заключат всякие такие соглашения вроде: "если в сорок мы не будем связаны семейными узами и любовными отношениями - поженимся", ну, это еще с "друзей" модно стало, вы знаете. Несколько недель назад, проводя очередной вечер в болезненных разговорах на пожарной лестнице мы с Кристиной договорились, что если в тридцать пять мы будем одни, то обязательно купим домик в Подмосковье и будем жить там в радости.
-... мы решили, что там обязательно будет оранжерея-парник, где можно выращивать тюльпаны, и проигрыватель пластинок, и, конечно, собаки! - мечтательно подняв глаза к потолку вещаю я Таше.
- ах, как это красиво и хорошо! уже хочу дожить до тридцати пяти, чтобы посмотреть на эту красоту! - с энтузиазмом отзывается Таша.
- ну, не факт, что Кристина к тридцати пяти будет одинока, - напоминаю я с легкой грустью.
У Егорова такое тоненькое-тоненькое пальто и худенький шарф, что когда он провожает меня до общежития и идет рядом я слышу как он дрожит и сердце мое болит, и мне становится так невыносимо стыдно за то что уже вот двенадцатый час, и меня нужно провожать, и общежитие это так неприлично далеко от метро, и еще много всяких "и и и".
Когда мы стоим на эскалаторе, вижу, что шарф сбился и открыл кусочек голой, совсем не прикрытой груди. Взгляд мой становится совсем щенячьим, не выдержав, я поправляю шарф и как можно более строго (на самом деле, невыносимо жалостливо) спрашиваю: - Тебе не задувает? Смотреть холодно! - Все, что не убивает нас - делает сильнее - смеется он мне в ответ.
Ну да, думаю, это ты хорошо придумал, а если вот случится у тебя пневмония? А я через пять дней уже уезжаю домой на целых две недели и абсолютно точно не смогу носить тебе в больницу апельсины, неловко молчать на скамеечке для посетителей в предбаннике отделения, слабо жать руку и смущенно отводить глаза на какие-нибудь желтые стены, об этом ты не подумал? Я ведь абсолютно точно не переживу, если апельсины тебе принесу не я.